«И весна-то какая-то окаянная! Главное совсем нет
чувства весны. Да и на что весна теперь?»
И. Бунин «Окаянные дни».
В #окно ворвался порыв ветра, и был он уже не таким холодным, как вчера. Воздушным платьем на вальсирующей девушке заколыхалась занавеска. Неужели все-таки эта нынешняя «не зима» отступила и наступает весна? Весна!? Да только за окном все та же тоска: земля с грязными пятнами не дотающего еще снега и голые деревья. Однако небо уже, как застиранные джинсы, с редкими пятнами облаков и яркое однозначно не зимнее солнце.
Немного вдали кучка городских березок. Они еще не отбелились на солнце, и все так же окутаны мешаниной черных веток; но уже зреют и набухают почки, готовые вот-вот взорваться фейерверком изумрудных листьев. Что не говори, но ведь - апрель и завтра мой день рождения. Самое время пойти бы в лес за #березовымсоком!
Тогда, в том бесконечно далеком солнечном теплом детстве, накануне щемяще ожидаемого дня, моя красивая добрая мама спрашивала: «Скажи-ка, дружок, что ты больше всего хочешь к своему празднику?». Очень надеясь, что мое желание не исключит другие подарки, я говорил: «Хочу сено-солому!». «Ну, конечно, как всегда! – смеялась мама. - Ладно, будет тебе и сено, будет и солома!». Не знаю почему торт «Наполеон» я называл «Сеном-соломой», однако это название на несколько лет закрепилось в нашей семье. Вечером, вернувшись с работы и выгнав всех из кухни, мама приступала к священнодействию: месила тесто, раскатывала и запекала блины, а затем взбивала крем. Я засовывал в кухню нос, учуяв восхитительную смесь запахов запекающихся коржей, ванили, корицы и чего-то еще так приятно раздражающего обоняние. Жадно следя, как размазывается крем по коржам, мне было жаль каждую ложку, совершающую в маминой руке путь от кастрюли к очередному блину. Выклянчивать лизнуть ну хоть ложечку было бесполезно, разве что получишь ей же по лбу, а вот дождаться окончания процесса стоило. Когда мама уже начинала скрести ложкой по дну кастрюли, мое терпение кончалось и самым жалостливым голосом я канючил: «Мам, ну дай долизать…». #Мама смотрела на готовый торт, на кастрюлю и, смеясь, протягивала ее мне. Боже, тот, кто не поймет моего щенячьего восторга от этого момента, не жил еще в тех далеких 50-х годах! Я устраивался поудобнее на табуретке у кухонного стола, обнимал кастрюлю, и уже собираясь запустить в нее палец, слышал строгое мамино: «Ты руки вымыл?». Торжественный момент отодвигался; я бежал в ванну, лихорадочно мылил мыло, возвращался, демонстрировал ладони маме и приступал к ритуалу долизывания. А мама деликатно покидала кухню. Торт был готов, но сейчас он меня еще не волновал.
Укрыв и водрузив свое высокое, хрустящее кулинарное произведение на подставку, мама укрепляла его на рамах распахнутой форточки в гостиной. Теперь мое вожделенное «сено-солома» должно было устояться и пропитаться кремом. На следующий день, нагулявшись после уроков и наконец вернувшись с улицы, по пути из прихожей в кухню, манящий запах из гостиной властно останавливал меня. На кухне Шура гремела посудой, родители на работе, а братик – ужасно вездесущая проныра – в детском саду. Идеальная ситуация для маленького преступления. Так, - форточка высоковата, не дотянусь. Затаив дыхание, стараясь производить как можно меньше шума, беру стул и тащу его к окну. Вот теперь моя цель становится доступной. Освобождаю один бок #торта от полотенца и начинаю высматривать те места, где вытекают излишки крема. «Излишки» – это конечно только мое мнение, но в данный момент другие меня не интересуют. Только-только я начинаю «выравнивать» боковину торта, как слышу открывающуюся на кухне дверь. Резко разворачиваюсь, а стул подо мной делает тоже самое. С грохотом валюсь на пол. – «Так-так!», - говорит, входя, Шура, - «Опять шкодничаем?». Ну, всё, подзатыльника не избежать.
Шура, «моя долахая Шуха» (как я тогда картавя называл её), - моя вторая мама. Во время возвращения родителей из эвакуации в Москву с орущим комочком на руках (понятно, что это я), Шура, совсем тогда еще девчонка, по пути оказалась вместе с нами. Мама взяла ее в качестве няни, вот только она очень быстро заняла особое место в семье, в какой-то степени став просто ее членом. Невысокого росточка, подвижная, с простым русским лицом и добрыми глазами, она была всегда в действии, работе. Мама слегка побаивалась ее, потому что она самым безапелляционным образом могла высказывать всем вполне справедливые замечания. Папа с Шурой был всегда уважительно вежлив. Всяческие наказания от нее мне доставались часто, потому что действительно был шкод, но это было не обидно: во-первых, за дело, а во-вторых, все-таки ее любил всегда. У Шуры ведь я был первенцем, она меня приняла как сына и любила всю жизнь. Я периодически получал подзатыльники и одновременно лучшие кусочки из еды (папа мог даже получить шлепок по руке, если тянулся к куску, который моя вторая мама уже выбрала для своего любимца). Поймав меня на месте преступления, я получал то, что заслужил. Но тут же она начинала хлопотать вокруг меня, проверяя все ли кости целы. Если особых повреждений на мне в этот раз не оказывалось, Шура строго говорила: «Возьми книжку и марш на диван, и чтобы целый час не вставал». – «И прекрати шкодничать! Завтра отрежу тебе самый большой кусок торта». Ох, но до завтра еще так долго!
Наконец, долгожданный день наступал. Получив с утра кучу поцелуев, свертков и коробок, а также ряд наставлений, большинство из которых я пропускал мимо ушей, я кидался к самим подаркам. Самым долгожданным и дорогим для меня был «Круглый #год». Это такой большой календарь с массой интереснейшей информации, картинок-загадок и раскрасок. Самое же главное и любимое - это то, что там можно было вырезывать заготовки и клеить из них домики, машинки, кораблики. Да, однажды папа подарил мне конструктор для сборки часов-ходиков! Я успешно тогда справился с этой задачей, и детские часики еще долгие годы отмахивали минуты, часы и дни жизни в нашем доме.
Вскоре появлялись мои первые гости, друзья: Сашка, Вовка, Адик (верный спутник по моим шкодническим задумкам). Мама с Шурой кулинарили на кухне, а папа раздвигал большой стол в столовой, готовясь его накрывать. Сказать, что мы, разложив #подарки на полу, были очень не кстати, значит ничего не сказать. Папа, переступая через наши руки, ноги, сокровища и ползающего среди них младшего сына, начинал сердиться. Из кухни приходила мама; в руках у нее были стеклянные баночки. «Мальчики, - строго произносила мама, - берете посуду и шагайте в лес и чтоб без березового сока не возвращались!». Мы, забыв про подарки, радостно кидались к двери. Раздавался вопль братишки: «А меня!», но мы дружно отвечали: «Ты еще маленький!» и через минуту выскакивали на улицу.
#Лес, точнее небольшая березовая роща, была совсем не далеко. Мы переходили улицу Берия, которую, вскоре, переименовали в Боровую, шли мимо колючей проволоки, окружающей стройку новых домов. Мимоходом общались с заключенными, которых совсем не боялись, так как они любили детей и дарили нам всяческие поделки, сделанные ими из глины или вырезанные из деревяшек. Особенно ценны у мальчишек были фигурки обнаженных женщин в легкой накидке; правда, их приходилось прятать от родителей. Миновав стройку, площадку со строительным материалом и оборудованием, небольшое поле с овражком, мы достигали леса. Вспомните, нарисуйте перед собой картину: полупрозрачная березовая роща, пронизанная лучами солнечного света, и земля, покрытая мягким зеленым ковром, узорчато украшенным только-только раскрывшимися цветочками голубого и розового цвета. Мы, крича дурными голосами, дурачась, толкаясь, бросались в этот зеленый шатер, падали на траву и, вдруг, дружно затихали. У нас над головой легкий ветерок играл голыми ветками берез, то собирал их в плотный купол, и тогда небо почти исчезало, то раскидывал в стороны их мешанину, и тогда вновь вспыхивал рваный нежно-голубой ситец небес и прорывающиеся сквозь веточки слепящие лучики солнца. Мы лежали, слушая музыку леса: шелест деревьев, едва уловимое шуршание прошлогодних листьев, восторженный многоголосый гомон тысяч пташек. Но молодой организм не мог выдерживать долгого созерцания мироздания, минута-две и мы опять с воплями вскакивали и мчались к уже намеченным целям.
А дальше начиналась некая #церемония общения с березкой. Левой рукой обнимаешь дерево, оставляя белесые пятна на своей куртке, затем ладонью правой очищаешь небольшой пространство ствола от легкой шкурки. Ее кусочки вспархивают из-под руки белыми мотыльками и уносятся в сторону, подчиняясь требованиям ветерка. Достав из кармана перочинный ножик, раскрываешь и вонзаешь лезвие в ствол. Никакой жестокости, а только мальчишеская гордость владельца ножа и, вероятно, потайная, глубинная радость первобытного мужчины, ставшего обладателем грозного оружия. Как только лезвие покидает ствол, из ранки начинает струиться прозрачный сок. Он стекает по стволу, аккуратно обтекая черные наросты на коре дерева. Жадными губами впиваешься в этот прохладный родник. На губах приятная горечь, сок течёт не переставая, но утолить жажду почти невозможно. Очень скоро губы болезненно устают, и ты с неохотой отрываешься от ствола.
Обратите внимание: Фишки современного дома - №10 Интимность, свет и криминал - большие окна или кто забыл построить стену?.
А ручеек из ранки продолжает течь ровно, подчиняясь ритму, заданному ему природой. Снова и снова слизываешь этот поток, но остановить его невозможно. Тогда вспоминаешь о мамином задании. Берешь баночку, привязываешь ее пониже ранки и достаешь из кармана еще одну драгоценность – перышко. Ну, конечно не птичье! Нет, не одиннадцатый номер – он был хорош для письменных работ, но только не для сбора сока. Лучшее перо в этом деле – «лягушка», она – то, что надо: широкая и прочная! А вот для письма мы ее не любили. Легко отламываешь острые кончики перышка и оставшиеся часть пера втыкаешь в кору чуть ниже ранки над банкой, и березовый сок начинает послушно стекать в нее по желобу пера. Теперь нужно ждать, может быть тридцать, а может быть и сорок минут. Но для нас разве это время?!Мы снова кидались в рощу, хохоча над дурацкими шутками, кричали кто громче, вызывая ответное эхо, опять боролись, подбирали палки и устраивали сабельные дуэли. #Жизнь прекрасна, всё впереди, молодая энергия рвалась наружу к светлому ясному будущему. Да наплевать нам тогда было до будущего: разве оно не состоит из такого вот настоящего?
Устав, накричавшись до боли в горле, подходили к своим березам, проверяли наполнение сосудов, и, понимая, что времени еще достаточно, выбирали новые березы и припадали снова к их целебным истокам.
Возвращались, когда солнце уже касалось верхушек деревьев. Заметно попрохладнело. С территории стройки раздавался звон – это кто-то из зеков бил ломом по подвешенной на тросе полутораметровой металлической трубе, видимо объявляя перерыв. Дома Адика забирали родители, - они жили в наше же подъезде. Сашка получал свой кусок торта и бежал домой. Мы сдавали маме свой надой и залезали с ногами на диван возле накрытого стола, листая страницы календаря «Круглый год». Из кухни обалденно пахло вкусностями. Раздавался стук в дверь, и папа шел встречать гостей. Пришли Вовкины родители, и дом немедленно наполнился шумом, смехом и визгом. Визжал братец Гришка, который пытался прошмыгнуть мимо ног отца Вовки, но попался и теперь поднятый в верх барахтался и крутился ужом над головой Ивана Ивановича. Иван Иванович – высокий, крупный, на вид очень строгий входил в гостиную и спрашивал: «Ну, как тут мой шалопай?». «И совсем не шалопай, - отвечал обиженно Вовка. – Мы ходили в лес и принесли березовый сок». «О, так это прекрасно! - говорил отец. – Теперь у нас будет что выпить за именинника! Кстати, куда это он прячется?». Я являлся перед его очи, но попадал в руки тоже крупной, с добрыми веселыми глазами Вовкиной мамы Антонины Григорьевны. Опять подарки, напутствия и назидания. Последним приходил дядя Толя, мамин друг еще по школьным годам в Лосиноостровске. Я не помню кем он работал, но в городе его любили как отличного футболиста. Ну а я обожал его как первого в моей жизни филателиста тем более, что в один из моих дней рождения я получил от него в подарок целый альбом марок. Папа, хотя тоже филателист еще со времени жизни в Турции, в это время забросил свою коллекцию.
Наконец пришла мама с блюдом оливье и потребовала, чтобы все немедленно сели за стол. Все шумно, с грохотом стульев и кажется с огромным удовольствием выполнили требование хозяйки. «Ну, что тут у нас есть?» – спросил дядя Толя и протянул руку к водке. «Нет-нет! – запротестовала мама. – Сначала всем налить березовый сок!». Сок прямо из наших баночек с кусочками почти прозрачной березовой шелухи разливали по рюмкам. «А это случайно не самогонка?», - интересовался Иван Иванович, вглядываясь в мутноватый напиток. «Тогда это и того лучше!», - восклицал дядя Толя, но папа возмущался: «Прекратите мне портить ребенка!». Он вставал и произносил здравицу в честь своего сына: «Давайте выпьем этот чудотворный напиток за Алика, очень хорошего мальчишку, который мог бы быть еще лучше, если бы не ленился и поменьше безобразничал…», но тут, спасая своего любимца, вклинивалась Шура и тихо, но твердо говорила: «Я очень вас прошу сегодня больше не надо шпырять нашего мальчика». Все дружно соглашались пожалеть именинника, чокались, а мой братец тянулся ко всем со своим стаканчиком и верещал: «А со мной, а со мной!». Чокались и с ним. Мужчины выпивали залпом, крякали: «Ух, крепка штука!» и кидались на закуски. Дети продолжали пить березовый сок, дамы «цинандалили», а мужчины наливали водку. Продолжались тосты, весьма уже далекие от виновника торжества, дети быстро насыщались и кидались опять к подаркам, мама с Шурой приступали к подготовке чаепития с тортом. Мужчины еще после нескольких рюмок и требования Вовкиной мамы: «Хватит вам сидеть за столом. Начинайте нас развлекать!». Ну, что тут возразишь, когда слышишь строгий голос заслуженного учителя, директора школы. Но тут же, немедленно, директор школы преображалась, подхватывала Гришку на руки и тоненьким голосом запевала: «Ой, попалась птичка, стой! Не уйдешь из сети. Не расстанемся с тобой ни за что на свете». Папа открывал пианино и начинал играть сначала «Лунную сонату», а потом запевал на английском, подражая Луи Армстронгу, «Миссисипи». Он обожал американские блюзы, спиричуэлсы.
Наконец, все снова возвращались за стол, на котором уже возвышался огромный торт, дымился чайник, открывалась коробка шоколадных конфет, привезенных папой из командировки в Москву, Шура разрезала торт и в первую очередь большой кусок вручала мне. Первым насыщался дядя Толя. Он вставал из-за стола и уходил в прихожую, где оставил какую-то тяжеловатую сумку. Все ее видели и были слегка заинтригованы – чего это он придумал? Дядя Толя возвращался, освобождал место на тумбочке и вытаскивал из своей объемистой тары патефон и пачку пластинок. Вынимал одну из верхнего конверта, ставил ее на патефон и протирал мягкой тряпочкой. Затем вставлял в отверстие в боку патефона такую же как на папином «Москвиче» заводную рукоятку, только маленькую и блестящую и начинал ее плавно крутить. Я, как завороженный смотрел на колдовские действия дяди Толи: вот он отпустил какой-то рычажок, и пластинка начинала крутиться. В ее центре на картинке крутилась собачка, сидящая около большого раструба. Затем он аккуратно опустил на край пластинки большую круглую головку с кривой трубкой, уходящей в нутро патефона. Раздавалось сначала шипение, а затем высокий мужской голос врывался в комнату: «Татьяна, помнишь дни золотые, кусты сирени и луну в тиши ночей…». «Но это кажется Лещенко, - настороженно удивленно проговорил Иван Иванович, - Он же у нас …». Да, в то время Петр Лещенко в стране был не то что, запрещен, но его прослушивание совсем не поощрялось. Вовкин отец с напряженным вниманием вслушивался в слова песен крамольного певца, видимо пытаясь понять, что же здесь есть антисоветского. Я уже тогда обожал классическую музыку, к которой меня пристрастил папа, но голос, доносившийся с пластинки задел меня за живое и уже на следующий день я ходил, напевая про себя: «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, развевайся чубчик по ветру». Я балдел от слов: «раньше чу-бо-бчик я тебя любила, а теперь забыть я не могу». Я был жутко сентиментален, но громко петь не мог, так как музыкальный слух у меня, пострадал от какого-то неуклюжего медведя.
Заканчивался праздник, уставшие гости собрались по домам, а мои родители пошли их провожать. Мы, Шура, я и уже спящий в своей кроватке Гришка, остались дома. Шура пошла мыть посуду, я собирал свои новоприобретенные ценности. На столе среди тарелок с недоеденными кусками торта стояли баночки с остатками березового сока. Допивать его не хотелось. Он совсем не был похож на тот сок, стекающий прозрачной струйкой по стволам берез, освещенных слепящими солнечными лучами.
Господи, как же далеко я ушел в своих мыслях от сегодняшних дней. С трудом стряхиваешь с себя детские воспоминания о золотой роще, радостных днях рождения, нашей квартирке на втором этаже финского дома, торта «сено-солома» и неповторимого голоса Лещенко. На улице все еще светит солнце, но вдалеке все так же ветер метет ветвями берез небосвод и все так же весна никак не может сделать решительного шага. И нет желания пойти за березовым соком. Да если б и было – не выйдешь из дома: стариков берегут и строго стоят на охране нашего здоровья. Гостей – моих друзей и детей не будет, - они тоже сидят по домам. Это называется «самоизоляция». За окном тишина: нет шума машин, звонкого многоголосия на детской площадке, лая собак, рвущих поводки из рук своих хозяев. Город как будто вымер. Может была взорвана нейтронная бомба? Нет! У нас #коронавирус… У нас карантин… Високосный год.
Олег Юрьев
10.04.2020
Больше здесь: Об окнах.
Источник статьи: Березовый сок времен коронавируса.